«Многоуважаемый господин редактор!

В оправдание беспощадного зверства, учиненного над беззащитным и разоренным дотла бомбардировкой и возникшим вследствие нее пожаром населением дома профессора М. С. Грушевского (Ботаническая, 14), большевистскими кругами г. Киева усиленно распространялись слухи, что жильцы этого дома были заранее поставлены большевистскими властями в известность об угрожающей им опасности и что им предложено было заблаговременно принять меры к выводу из дома стариков и детей и спасению имущества. Как один из пострадавших и очевидец всего происшедшего, считаю необходимым заявить, что слухи эти являются заведомой ложью, и просить Вас не отказать в помещении нижеследующего моего сообщения, освещающего фактическую сторону этого события.

25-го января, в 3 1 / 2 часа дня, без всякого предупреждения жильцов дома, со стороны пассажирского вокзала большевистским поездом (вероятно речь идет о бронепоезде, которым командовал большевик А. В. Полупанов) по дому г. Грушевского был открыт огонь из 3-х дюймовых орудий специальными зажигательными снарядами, при чем после первых же попаданий возник пожар в 6-м 7-м этажах, медленно распространявшийся в порядке постепенности на нижние квартиры. Посланным от дома парламентерам, просившим командира батареи матроса – большевика прекратить обстрел, чтобы дать возможность вывести из дома больных, стариков и детей и спасти хотя бы часть имущества из нижних квартир, было заявлено, что дом этот по диспозиции предназначен к уничтожению дотла, что по дому бьют в этих специальных целях зажигательными снарядами, что обстрел ни в коем случае не будет прекращен и что в случае появления пожарных для тушения огня, по последним будет открыт огонь шрапнельными снарядами. В силу такого заявления, жильцам дома пришлось спасать под непрерывными разрывами лишь свою жизнь, бросив на произвол судьбы большую часть своего имущества и лишь некоторые из них выведя семью, продолжали под обстрелом спасать вещи. К сказанному добавлю, что прибывшая Лыбедская пожарная команда вынуждена была в силу указанного заявления бездействовать, стоя лишь на охране от пожара соседних домов и что в то время, когда раненные офицеры из ближайшего польского лазарета самоотверженно помогали обитателям дома выносить имущество, неизвестные лица в форме пожарных и солдат на моих глазах грабили квартиры, разбивая ломами и топорами шкафы, буфеты и сундуки.

С совершенным к Вам почтением А. Гаршин».

В своем письме господин А. Гаршин не упоминает о еще одной трагедии, постигшей в те дни семью М.С. Грушевского.

25 января, из уже горящего дома, под непрекращающимся артиллерийским обстрелом, кто-то на руках вынес, находящуюся буквально в полуживом состоянии от полученного потрясения, мать Михаила Сергеевича – Глафиру Захариевну Грушевскую (Оппокову) (1847-1918). Ее тут же доставили в расположенную неподалеку Тарасовскую клинику, где она тихо скончалась 30 января.

Глафиру Захариевну тайно, чтобы не привлечь внимание большевиков, уже занявших к тому времени Киев и стремившихся арестовать семью М.С. Грушевского, похоронили 31 января на Байковом кладбище. В сороковой день ее трагической кончины во Владимирском соборе была отслужена заупокойная панихида.

Сегодня это хранившееся некоторое время в тайне место захоронения достаточно широко известно и почитаемо.

* * *

Захватив Киев, новоявленный большевистский «генерал» Муравьев сразу же поспешил объявить о наложении на город контрибуции в размере 10-ти миллионов рублей. Весьма примечательна история этой контрибуции.

«…28-го января в здании государственного банка было созвано совещание представителей всех банков г. Киева. На это заседание явились народный секретарь финансов Крейцберг и комиссар государственного банка Грановский. Затем явился в сопровождении двух адъютантов Муравьев, который заявил собравшимся представителям банков, что они являются виновниками тех событий, которые пришлось пережить Киеву.

– На Вашей совести, – сказал Муравьев – пролитая кровь, Вы повинны во вдовьих слезах. Вы – мозг капиталиста, а капитал виновен во всем. Вы должны за все заплатить. Требую, чтобы 1 февраля к 4-м часам дня Вы представили мне контрибуцию в 10-ть миллионов рублей.

Когда Муравьеву было указано, что требование его невыполнимо, он ответил:

– Я шутить не люблю. Деньги должны быть доставлены. Я обещал их своим солдатам, и свое обещание я исполню. Дайте контрибуцию. Вы сделаете этим красивый жест и оправдаетесь перед пролетариатом, перед которым Вы так виноваты.

Один из адъютантов Муравьева попросил слова, но Муравьев ему в этом отказал. Тогда адъютант обратился к Крейцбергу и громко так, что все присутствующие это слышали, сказал ему:

– Я хотел только сказать, что если они не внесут деньги, то будут расстреляны.

Закончил свою речь Муравьев обвинением банкиров в том, что они поддерживали Центральную раду.

– Я знаю, – сказал Муравьев, – что Бродский дал вольному казачеству один миллион. Кто из Вас денег не даст, тот пойдет на работу в рудники.

На следующий день, 29-го января, состоялось заседание финансистов, сделавших попытку добиться уменьшения суммы контрибуции. Попытка эта не удалась, так как Муравьев заявил:

– Если будете торговаться, я прибавлю еще 5 миллионов.

30-го января состоялось новое заседание представителей банков, финансового и торгово-промышленного мира. На это собрание явился только Муравьев.

Когда Муравьев встал и. стоя начал свою речь, то представители капитала стали тоже приподыматься со своих мест, но Муравьев с любезной улыбкой заявил:

– Ради Бога, не беспокойтесь.

А затем начались обычные угрозы запугивания.

Собрание указало Муравьеву на невозможность собрать к назначенному сроку все 10-ть миллионов. Муравьев согласился получить к 2-му февраля 5-ть миллионов, а остальные 5-ть миллионов к 14-му февраля.

Для сбора контрибуции был образован ряд исполнительных комиссий. Комиссия предполагала сперва производить обложение по подоходному налогу, но затем этот принцип был отброшен. Решено было разделить контрибуцию по отдельным группам – сахарозаводчики, банки, домовладельцы, владельцы технических фирм и т. д., – которые уже сами должны были распределить всю сумму. Так, на банки был возложен взнос в 1 миллион рублей (эту сумму банки разделили поровну и внесли по 83.000 рублей). Сахарозаводчики внесли 1 1 / 2 миллиона рублей (эту сумму внесло всероссийское общество сахарозаводчиков, которое в свою очередь пропорционально обложило отдельные сахарные заводы) и т. д.

Кроме того, были намечены и персональные взносы для наиболее богатых людей. Так, максимальным взносом в 300.000 рублей были обложены господа Бродский, Гальперин и Гепнер; по 100.000 рублей обложены господа Закс, Бабушкин и Берлинер.

Контрибуция вносилась и наличными деньгами и чеками, которые погашались государственным банком.

Когда была собрана первая половина контрибуции, в государственный банк явился Муравьев и взял наличными «для своих солдат» 2 миллиона рублей. Говорят, что из этой суммы некоторые солдаты получили по 100 рублей.

Собрав первую половину контрибуции, комитет по сбору таковой продолжал свою деятельность до последних дней. Сбор производился таким образом: обложенному лицу посылалась повестка внести такую–то сумму. Повестка заканчивалась такой угрозой:

– Списки лиц, не внесших денег, будут сообщены главнокомандующему Муравьеву.

Не смотря на угрозы и террор, Муравьеву удалось собрать только половину контрибуции.

От уплаты вторых 5-ти миллионов население всячески уклонялось, и их Муравьев не получил».

Михаил Артемович Муравьев (единственный достоверный портрет).

Кем же был, этот пресловутый главнокомандующий большевистскими войсками Муравьев, который оставил по себе у киевского (и не только) населения исключительно недобрую память, и о котором революционно-историческая литература советского периода многие годы стыдливо умалчивала.

Родился Михаил Артемович Муравьев 13 сентября 1880 года в селе Бурдуков Костромской губернии в бедной крестьянской семье. Не смотря на отсутствие достатка, отец все же отдал Михаила на учебу в сельскую школу и тот, проявив способности к науке, был позднее отправлен попечителем школы, взявшим на себя все необходимые расходы, в уездную школу, после окончания, которой Михаил поступил в Новинскую семинарию, готовившую сельских учителей.

В семинарии он прославился не столько успехами в учебе, сколько хулиганскими выходками и участием в многочисленных драках между семинаристами. После одной из таких драк, Муравьева, как зачинщика исключили из семинарии и 15-ти летний Михаил, оставшийся без опеки и средств, отправляется в Петербург.

Вероятнее всего он закончил бы свою жизнь на каторге, связавшись с местными ворами и прочими злодеями, но счастливый случай снова помог ему избежать тяжкой участи. Выступив посредником в «одном довольно деликатном деле», Муравьев оказал немалую услугу преподавателю Петербургского кадетского корпуса – офицеру Михневичу, который составил Михаилу протекцию и тот, фактически не имея документов, сдав экзамены для вольноопределяющихся при 1-м кадетском корпусе, поступает на военную службу.

С июля 1898 года Муравьев состоит на службе в 11-м Гренадерском Фанагорийском полку, расположенном в Ярославле. Через год он поступает в Казанское пехотное юнкерское училище, по окончании которого, летом 1900 года направляется для прохождения службы в 1-й пехотный Невский полк, дислоцированный в городе Рославле Смоленской губернии.

Перед 20-ти летним подпоручиком отрывается перспектива военной карьеры, и он старается максимально проявить свои способности и выделится среди остальных.

Во время Курских маневров, возглавляя один из отрядов разведки «Южной маневренной армии», которой командовал дядя царя, Великий князь Сергей Александрович, Муравьев захватил в «плен» командующего «Северной маневренной армии», генерала Куропаткина. Весть об этом событии быстро распространилась среди военных и сделала поручика довольно известной особой.

Очень скоро кроме репутации храброго и перспективного офицера Муравьев приобрел и другую репутацию – неутомимого танцора, дамского угодника и дуэлянта.

После одной из ссор на полковом балу, он убил на дуэли офицера. За этот проступок его разжаловали в рядовые и должны были отправить на полтора года в арестантские роты, но счастливый случай в третий раз спасает Муравьева. Его влиятельные друзья, которыми молодой офицер успел обзавестись, добились замены сурового наказания полуторамесячной отсидкой на гауптвахте, с последующим возвращением офицерских погон.

Как раз в это время началась Русско-Японская война и провинившегося поручика в октябре 1904 года отправили служить в штаб Маньчжурской армии, размещавшемся в городе Мукден, а оттуда на должность командира роты в 122-й пехотный Тамбовский полк.

Сражался Муравьев храбро, но недолго. В феврале 1905 года он получил тяжелое ранение головы, которое привело к неизлечимым последствиям, проявлявшимся частыми головокружениями, ослаблением слуха правого уха, ограничением поля зрения правого глаза и другими симптомами.

За героизм, проявленный в боях с японцами, Муравьев был награжден орденами св. Анны и св. Владимира 4-х степеней.

После пребывания в госпитале, его для поправки здоровья сначала отправляют на долечивание за границу, где он пребывает довольно продолжительное время, причем совершенно неизвестно за счет каких средств, а затем командируют на год в 13-й Лейб-Гренадерский Ереванский полк, поскольку климатические условия Кавказа были, по мнению врачей, весьма полезны храброму поручику.

Вероятно, именно здесь Муравьев женился на дочке командира 224-го пехотного резервного Скопинского полка – Елене Петровне Андреевой, которая в конце 1907 года родила ему дочь Ирину.

После прохождения курса реабилитации Муравьев получает назначение на должность младшего офицера Казанского пехотного училища и отправляется вместе с молодой женой к новому месту службы.

В Казани Муравьев прожил спокойной, размеренной жизнью училищного преподавателя гимнастики и фехтования шесть с половиной лет.

Здесь ему были присвоены очередные звания: штабс-капитана в 1909 году и капитана в 1913 году.